...Наверно, она не выдержала. Они трясли ее на
вибростенде, они вдумчиво мучили ее, копались во внутренностях,
жгли тонкие нервы паяльниками, она задыхалась от запаха
канифоли, ее заставляли делать глупости, ее создали, чтобы она
делала глупости, ее совершенствовали, чтобы она делала все
более глупые глупости, а вечером оставляли ее, истерзанную,
обессиленную, в сухой жаркой комнатушке. И наконец она решилась
уйти, хотя знала все -- и бессмысленность побега, и свою
обреченность. И она ушла, неся в себе самоубийственный заряд, и
сейчас стоит где-нибудь в тени, мягко переступая коленчатыми
ногами, и смотрит, и слушает, и ждет... И теперь ей, наверное,
уже стало совершенно ясно все то, о чем раньше она только
догадывалась: что никакой свободы нет, заперты перед тобой
двери или открыты, что все глупость и хаос, и есть только одно
одиночество...
вибростенде, они вдумчиво мучили ее, копались во внутренностях,
жгли тонкие нервы паяльниками, она задыхалась от запаха
канифоли, ее заставляли делать глупости, ее создали, чтобы она
делала глупости, ее совершенствовали, чтобы она делала все
более глупые глупости, а вечером оставляли ее, истерзанную,
обессиленную, в сухой жаркой комнатушке. И наконец она решилась
уйти, хотя знала все -- и бессмысленность побега, и свою
обреченность. И она ушла, неся в себе самоубийственный заряд, и
сейчас стоит где-нибудь в тени, мягко переступая коленчатыми
ногами, и смотрит, и слушает, и ждет... И теперь ей, наверное,
уже стало совершенно ясно все то, о чем раньше она только
догадывалась: что никакой свободы нет, заперты перед тобой
двери или открыты, что все глупость и хаос, и есть только одно
одиночество...